Рано поутру мы покинули Стритли, прошли на веслах до Калэма, ввели лодку в заводь и, натянув над собой брезент, легли спать.

Река между Стритли и Уоллингфордом не представляет особого интереса. За Кливом тянется длинный, в шесть с половиной миль, плес без единого шлюза. На верхней Темзе, считая от Теддингтона, это, по-моему, самый длинный непрерывный плес, и на нем Оксфордский гребной клуб устраивает традиционные состязания восьмерок.

Однако это отсутствие шлюзов, столь удобное дл заправских гребцов, весьма огорчает всех, кто путешествует для развлечения.

Я, например, очень люблю шлюзы. Они приятно разнообразят монотонное плавание. Мне нравится сидеть в лодке и медленно подниматься из прохладных глубин к новым горизонтам и новым пейзажам; или погружаться в бездну и потом следить, как расширяется узкая полоска дневного света между створками мрачных, скрипучих ворот; и вот вашему взору уже открывается гладь ласково улыбающейся реки, и вы выводите свою лодочку из недолгого плена на приветливый простор Темзы.

Как они живописны, эти шлюзы! Как приятно /Вернее, было приятно. Управление речной охраны стало теперь настоящим агентством по найму идиотов. Большинство новых шлюзовых смотрителей, особенно на оживленных участках реки,- сварливые, раздражительные старикашки, совершенно неподходящие для этой должности. (Прим. автора.)/ перекинуться словечком с пожилым толстяком - смотрителем шлюза, с его веселой женой и ясноглазой дочкой. Здесь всегда можно встретить другие лодки и обменяться сплетнями. Без этих обсаженных цветами шлюзов Темза перестала бы казаться страной чудес.

Разговор о шлюзах напомнил мне катастрофу, которая чуть не случилась со мною и Джорджем однажды прекрасным летним утром у Хэмптон-Корта. День был чудесный, шлюз буквально кишел лодками, и, как повелось на Темзе, какой-то предприимчивый фотограф нацелился снять нас в тот момент, когда шлюз начнет наполняться.

Я его сперва не заметил и поэтому был весьма удивлен, обнаружив, что Джордж лихорадочно разглаживает брюки, взбивает чуб и залихватски сдвигает шапочку на самый затылок; потом, скроив снисходительно-скорбную мину, принимает изящную позу и пытается куда-нибудь спрятать ноги.

Сперва мне пришло в голову, что он заметил какую-нибудь знакомую девушку, и я стал оглядываться, чтобы выяснить, кто она. Тут я увидел, что все вокруг меня словно окаменели. Люди сидели или стояли в таких причудливых и нелепых позах, какие встретишь разве только на картинках, украшающих японские веера. Все девушки улыбались. Ах, как мило они выглядели! А молодые люди хмурились, и лица их выражали строгость и благородство. Тут мен наконец осенило, я все понял и страшно испугался, что не успею приготовиться. Лодка наша была впереди всех, и с моей стороны было бы просто невежливо испортить фотографу снимок.

Я быстро повернулся лицом к аппарату и стал в позу на носу лодки; с небрежной грацией я опирался на багор, и вся моя фигура дышала силой и ловкостью. Я пригладил волосы, выпустил на лоб вьющуюся прядь и придал лицу выражение томной грусти с легким оттенком цинизма, которое, как я слышал, мне очень идет.

Пока мы так стояли в ожидании решительного момента, сзади раздался чей-то голос:

- Эй, вы, посмотрите на свой нос!

Мне нельзя было оглянуться, чтобы выяснить, в чем дело и чей это нос нуждается в осмотре. Я только украдкой взглянул на нос Джорджа. Нос как нос,- во всяком случае, никаких поправимых изъянов я в нем не обнаружил. Тогда я скосил глаза на свой собственный нос, но и он как будто был в порядке.

- Посмотрите же на свой нос, осел вы этакий! - крикнул тот же голос, но уже громче.

Затем другой подхватил:

- Вытаскивайте скорее свой нос, эй, вы, вы, двое с собакой!

Ни я, ни Джордж не решались оглянуться. Фотограф уже взялся рукой за крышечку и приготовился делать снимок. С чего это они так орут? Что там такое с нашими носами? Откуда и зачем их вытаскивать?

Но тут завопил уже весь шлюз, и чей-то могучий бас проревел:

- Посмотрите же на свою лодку, сэр! Вы, вы, в черно-красной шапке! Пошевеливайтесь, не то на снимке выйдут ваши трупы!

Тут мы оглянулись и увидели, что нос нашей лодки застрял между брусьями стенки шлюза, а вода прибывает, и лодка все наклоняется вперед. Еще секунда - и мы перевернемся. С быстротой молнии мы схватили по веслу и сильным ударом оттолкнулись от стенки; лодка освободилась, а мы полетели вверх тормашками.

Нет, мы не стали украшением этой фотографии,- ни я, ни Джордж. Как и следовало ожидать при нашей незадачливости, фотограф пустил в ход свою чертову машину как раз в тот момент, когда мы лежали на дне лодки, отчаянно болтая ногами в воздухе, а на наших физиономиях было написано: "Где мы? Что случилось?"

Разумеется, наши четыре ноги расположились в центре снимка. Они почти начисто заслонили все остальное. Они заняли весь передний план. За ними виднелись смутные очертания других лодок и какие-то клочки окружающего пейзажа, но все это выглядело таким жалким и незначительным в сравнении с нашими ногами, что пассажиры других лодок устыдились собственного ничтожества и не стали заказывать карточки.

Владелец одного катера, заказавший было полдюжины снимков, отменил свой заказ, как только увидел негатив. Он соглашался взять их, если кто-нибудь найдет там его яхту. Но это никому не удалось; яхта скрывалась где-то за правой ногой Джорджа.

Вообще это была пренеприятная история. Фотограф считал, что мы с Джорджем должны взять по дюжине карточек каждый, поскольку мы заняли девять десятых площади снимка. Однако мы отказались. Мы заявили, что не прочь сниматься во весь рост, но, во всяком случае, не вверх ногами.

Уоллингфорд, лежащий шестью милями выше Стритли,- старинный городок, сыгравший немалую роль в истории Англии. Сперва это был жалкий, примитивный, сооруженный из глины поселок, основанный бриттами, которые жили здесь до тех пор, пока римские легионеры не прогнали их и не заменили окружавшие его глинобитные стены мощными укреплениями, развалины которых до сих пор противостоят натиску Времени - так прочно умели строить каменщики тех древних времен.

Но, не оправившись со стенами римских крепостей, Врем обратило в прах самих римлян, и в последующие годы до прихода норманнов эти места были ареной сражений между свирепыми саксами и дюжими датчанами.

Укрепленный и обнесенный стенами город простоял до самой Парламентской войны, когда Фэрфакс подверг его долгой и жестокой осаде. В конце концов город пал и его стены были сровнены с землей.

Между Уоллингфордом и Дорчестером берега Темзы становятс более холмистыми, разнообразными и живописными. Дорчестер стоит в полумиле от реки. На маленькой лодке до него можно добраться по мелководью; однако лучше всего пристать к берегу у Дэйского шлюза и пройти к городу лугами. Дорчестер - очаровательный, мирный, старинный городок, сладко дремлющий среди тишины и безмолвия.

Как и Уоллингфорд, он существовал уже во времена бриттов; он назывался тогда Caer Doren, "город на воде". Позднее здесь был огромный римский лагерь, окруженный укреплениями, от которых в наши дни остались только невысокие пологие холмы. При саксах Дорчестер был столицей Уэссекса. Когда-то этот древний город был богат и силен, а теперь, оставшись в стороне от шумного света, он тихонько дремлет и клюет носом.

Клифтон-Хэмпден - прелестная деревушка, старинная, мирная, утопающая в цветах; окрестности ее живописны и разнообразны. Если вам доведется заночевать в Клифтоне, остановитесь лучше всего в "Ячменной скирде". Это, безусловно, самая старинная и самая занятная гостиница на Темзе. Она стоит справа от моста, довольно далеко от деревни. Поката соломенная кровля и решетчатые окна придают ей почти сказочный вид, а когда попадаешь внутрь, то и вовсе начинаешь чувствовать себя "в некотором царстве, в некотором государстве".

Для героини современного романа подобная гостиница едва ли была бы подходящим убежищем. Героиня современного романа, как правило, обладает "божественно статной фигурой" и ежеминутно "выпрямляется во весь рост". В "Ячменной скирде" она при этом всякий раз стукалась бы головой о потолочные балки.

Для пьяниц эта гостиница тоже не подходит. Здесь така уйма всяких ступенек в самых неожиданных местах,- то вверх, при входе в одну комнату, то вниз, при входе в другую,- что пьяному нечего и думать благополучно разыскать свою спальню и добраться до кровати.

Наутро мы встали рано, так как хотели к полудню попасть в Оксфорд. Просто удивительно, как рано встаешь, когда ночуешь на открытом воздухе! Если спишь не на перине, а на дне лодки, завернувшись в плед и сунув под голову саквояж вместо подушки, то как-то нет охоты выкраивать "еще хоть пять минуток". Поэтому к половине девятого мы не только покончили с завтраком, но даже успели пройти через Клифтонский шлюз.

От Клифтона до Калэма тянутся плоские, унылые, однообразные берега, но за Калэмским шлюзом - это самый холодный и глубокий шлюз на Темзе - местность становится привлекательнее.

Абингдон стоит у самой реки. Это типичный провинциальный городок, спокойный, чистенький, чрезвычайно респектабельный и невыносимо скучный. Он считает себя старинным и гордится этим, но едва ли ему сравниться с Уоллингфордом и Дорчестером. Когда-то в нем было знаменитое аббатство; теперь оно разрушено, и его полуразвалившиеся, некогда освященные стены служат в наши дни приютом для пивоварни. В Абингдонской церкви св. Николая стоит памятник Джону Блейкуоллу и его жене Джейн, которые после долгого и счастливого супружества скончались в один и тот же день, 21 августа 1625 года. В церкви св. Елены вы найдете записи о мистере У. Ли, который умер в 1637 году после того, как "произвел на свет силою чресл своих две сотни потомков без трех". Если вы дадите себе труд подсчитать, то обнаружите, что семейство мистера Ли состояло из ста девяноста семи человек. Мистер Ли пять раз избирался мэром Абингдона и был, без сомнения, благодетелем своих сограждан. Поскольку, однако, наш девятнадцатый век страдает от перенаселенности, я надеюсь, что таких людей, как мистер Ли, осталось немного.

Между Абингдоном и Ньюнэм-Кортни река прелестна. В ньюнэмском парке стоит побывать. Он открыт для осмотра по вторникам и четвергам. Во дворце собраны богатые коллекции картин и редкостей, да и сам парк очень красив.

Омут у Сэндфордской запруды, сразу же за шлюзом,- настояща находка для всякого, кто ищет подходящего местечка, чтобы утопиться. Здесь необычайно сильное подводное течение: стоит лишь вам туда попасть - и дело в шляпе. Тут установлен обелиск, отмечающий место, где уже утонули двое купальщиков. Ступеньки этого обелиска служат трамплином для молодых людей, желающих на собственном опыте убедиться в том, что здесь и в самом деле опасно.

За милю до Оксфорда лежит Иффлийский шлюз с "Мельницей"; для художников, помешанных на речных пейзажах, это излюбленный сюжет. Кстати сказать, после их картин настоящий шлюз вызывает некоторое разочарование. Вообще, я заметил, что почти все вещи в этом мире выглядят на картинах куда лучше, чем в действительности.

Около половины первого мы прошли Иффлийский шлюз, привели лодку в порядок, сделали приготовления к высадке и двинулись на приступ последней мили.

Я не знаю на Темзе более трудного участка, чем эта мил между Иффли и Оксфордом. Чтобы ориентироваться в этих местах, нужно здесь родиться.

Я плавал тут множество раз, но освоиться мне так и не удалось. Человек, способный безошибочно пройти по фарватеру от Оксфорда до Иффли, сумел бы, вероятно, ужиться под одной крышей с женой, тещей, старшей сестрой и старой служанкой, которая нянчила его в младенческие годы.

Сперва течение тащит вас к правому берегу, потом к левому, потом оно выносит вас на середину, заставляет сделать три полных оборота вокруг собственной оси, потом несет обратно и кончает, как правило, попыткой расплющить вас в лепешку о какую-нибудь баржу.

Все это послужило причиной того, что на протяжении последней мили мы то и дело становились поперек дороги другим лодкам, и они нам; а это, в свою очередь, послужило причиной того, что обе стороны проявили повышенную склонность к бранным выражениям.

Не знаю, чем это объяснить, но на реке все необыкновенно раздражительны. Пустяковые неудачи, которые на суше проходят почти незамеченными, приводят вас в бешенство, если они случаются на воде. Когда Гаррис и Джордж разыгрывают из себя ослов на суше, я снисходительно посмеиваюсь; но когда они ведут себя, как болваны, на реке - я пускаю в ход такие ругательства, что кровь стынет в жилах. Когда другая лодка лезет прямо наперерез моей, я испытываю непреодолимое желание схватить весло и перебить сидящих в ней - всех до единого.

Люди, обладающие на суше мягким и кротким характером, становятся грубыми и кровожадными, как только попадают в лодку. Однажды мне довелось совершить небольшое плавание с молодой леди. В обычной жизни она была на редкость милым и нежным созданием, но слушать, как она выражается на реке, было просто страшно.

- Эй, будь ты проклят! - кричала она, когда на пути попадался какой-нибудь незадачливый гребец.- Куда прешь! Не видишь, что ли?

А если парус не устанавливался в нужное положение, она хватала его, грубо дергала и приговаривала:

- Ах ты, паршивец!

И тем не менее, как я уже говорил, на берегу он была очень любезна и приветлива.

Речной воздух, несомненно, оказывает деморализующее влияние на человеческий характер. Вероятно, этим и объясняется, что даже грузчики с баржей иной раз грубят друг другу и загибают словечки, которых в спокойные минуты сами же, без сомнения, стыдятся.